До сих пор помню окрик «Хальт!» и приказ идти за ним. Тогда я еще не понимала, будучи шестилетней девчонкой, что это дорога в плен…
Папа, Владимир Аристаров, ушел на фронт 24 июня 1941 года, служил на Северном флоте, на о. Рыбачий. А уже через несколько месяцев нам с мамой, Татьяной Ивановной, и родившимся в июле братишкой Валериком пришлось прятаться в охотничьей избушке, в 20 км от Ошты, куда нас отвела бабушка. Там же спасалась от ужасов войны и семья Горбачевых. Но война в лице финно-фашистов настигла нас и там.
27 октября 1941 года нас с мамой угнали под конвоем в Вознесенье (бабушка погибла раньше, при обстреле Ошты). Переправили на пароме на другой берег Свири. На причале мама хотела вместе с нами броситься в реку, но ее удержала женщина, выхватившая нас с Валериком, из ее рук и сказавшая: «Прыгай сама, если детей не жалко». Через 2–3 суток на грузовых машинах нас повезли в Петрозаводск, в лагерь. Раздели всех догола, загнали в какую-то железную будку, где было так жарко, что люди задыхались, выстригли всех наголо, дали что-то из награбленной в городе одежды и отправили в бараки. Нас (восемь человек) поселили в комнату с плитой и двумя кроватями. Утром пришел староста, пересчитал и сказал: «К проволоке не подходить, охрана стреляет без предупреждения. Хлеба не будет, на человека – 200 грамм муки, картофелина и сахарин, воды – бидончик на всех».
Всего в Карелии финнами было организовано 14 таких лагерей для 25 тыс. человек. В первый год, зимой 1941–1942 годов, умерло 16 тыс. пленных. У нас трупы складывали в углу лагеря. Кто мог, снимали с них шапки, варежки…
За время плена в семье Горбачевых, живших с нами в комнате, дядя Вася, тетя Валя и четырехлетний Володенька тоже умерли, Галина сошла с ума, зятя после побега расстреляли. А мы выживали, как могли. С 1943 года маму стали гонять на очистку города, летом возле домов попадались грибы. За водой водили колонной на озеро: пока взрослые ее набирали, дети прятались за штабелями досок и рвали всю траву, что находили. На наших глазах расстреляли побежавшего за травой мальчика Юру: его заметил часовой. Однажды мой двоюродный брат Толя Шмагин раздобыл для нас галету. Конвоиры нашли ее и исхлестали его плеткой через соленую тряпку. Кожа с мясом свисали со спины клочьями, старушки едва вылечили Толю. Валерик долго не ходил и часто сидел на столе у окна барака. Финн его увидел, схватил за ножку и бросил в коридор, дав при этом мне сапогом по спине.
Два года восемь месяцев… Утром 27 июня всё стихло. Все узники, кто был еще жив, сломали ворота и бросились к пристани. Она горела, но мы увидели два катера, причаливших к обугленным бревнам. Мы встречали освободителей букетами одуванчиков. Вдруг маму окликнул наш земляк Александр Мишин. Он рассказал, что папа жив, что он на о. Рыбачий, что обязательно пошлет нашему отцу радостную весточку, ведь он думает, что мы погибли. Через две недели к нам в лагерь приехал папа. Он сказал, чтобы мы возвращались в Ошту, но в комендатуре сообщили, что села больше нет. На родной берег мы попали на теплоходе «Урицкий». Оказались в Коштугах. Отец вернулся лишь в 1946-м, воевал с Японией. Он перевез нас в Мегру. В Ошту вернулись в 1950-м…
Из воспоминаний Зои КОШЕЧКО, с. Ошта.